В Государственном Эрмитаже открылась выставка, представляющая публике всего одну картину — "Игроков в карты" Поля Сезанна из собрания лондонской галереи Курто. Ее привезли в Петербург в порядке обмена: несколько месяцев в Лондоне на большой выставке "Становясь Пикассо. 1901" гостила эрмитажная "Любительница абсента". КИРА ДОЛИНИНА считает, что громким событием эта выставка не станет (заманить публику на одну картину сегодня практически невозможно), но тем, кто и без того ходит в Эрмитаж, подарок сделан бесценный.
Полотна из серии "Игроки в карты" Сезанна перестали быть просто картинами в феврале 2012 года, когда королевская семья Катара заплатила за одно из них баснословные $250 млн. Это самая большая сумма, заплаченная за живописное произведение в новейшее время, и вряд ли что-то иное скоро перекроет этот рекорд. Понять резоны катарцев, увезших свою покупку в коллекцию, формирующуюся для Музея современного искусства в Дохе, трудно: основанный в 2010-м музей раньше специализировался на современном арабском искусстве, к которому жестковатый европейский классицизм прованского отшельника явно не слишком подходит. Но устойчивый запах огромных денег с тех пор витает над одной из самых знаменитых серий Сезанна неотступно.
Понятно, что сам Сезанн тут ни при чем. При его жизни ничего подобного с его картинами случиться не могло, да и не очень-то его это и интересовало: он был хорошо обеспечен наследством, доставшимся от папы-банкира, а деньги, вырученные от продаж полотен, еле-еле покрывали расходы на холсты и краски. Серийность у Сезанна тоже отнюдь не коммерческого происхождения: он раз за разом повторял свои композиции, разрабатывая, усиливая, уточняя те приемы, которые интересовали его в данный момент. "Игроки в карты" — далеко не единственная серия художника, но одна из самых знаменитых. Всего "Игроков" известно пять: в Метрополитен-музее в Нью-Йорке, в Фонде Барнса в Филадельфии, в музее Орсе в Париже, в лондонской галерее Курто и та картина, которая долгое время была в частных руках и теперь в Катаре. Все они написаны в Провансе в период с 1890 по 1896 год. Современные исследователи сходятся во мнении, что две американские работы созданы раньше (1890-1892), а остальные три, более темные и тревожные, — более поздние. Никаких оснований для более точных датировок нет, как нет возможности пока сказать, какая из пяти была первой.
Объяснить, почему эти работы есть вершина сезанновской живописи, да и вообще значительная величина в истории изобразительного искусства, очень трудно. Можно говорить о большой традиции изображения этого сюжета — от французов XVI века и столь любимых Сезанном фламандцев и голландцев золотого XVII века до Оноре Домье или Гюстава Кайботта. Это важно, но не про величие.
Нужно сказать про то, что здесь очень ясно виден "неимпрессионистический" голос Сезанна. Да, Сезанн, будучи несомненным предвестником кубизма, работал с иными задачами: ему хотелось передавать открытые цвета и упрощенные формы изображаемых объектов, сохраняя при этом величие и пафос классического искусства. Ему, Пуссену ХIХ века, пришлось решать множество почти математических задач, отказавшись от вроде бы незыблемого — от "правильности" рисунка. Фрукты у него покатились со столов, мягкая скатерть кажется острой как жесть, носы все как один свернуты набок, вино в бокале стоит колом. В "Игроках" этот способ видения возведен едва ли не в куб. Но и это не главное. Может быть, дело в том совершенстве спокойствия, застылости и разреженности атмосферы, которого Сезанн добивался от своих картин. Не живопись действия, но живопись абсолютного равновесия. Не активный сюжет, а драма, разыгрываемая встречей одного цвета с другим. Не сцена из реальной жизни, а идеальная композиция абсолютного покоя — того, которого в реальности и быть не может. Это тот редкий случай, когда слова и объяснения не столько помощь, сколько суета. И на картину надо просто пойти и посмотреть.
